Литературный семинар начала ХХ века. Мастер – Бунин, начинающий автор – Наталья Крандиевская.
"...Ищу по переулку меблированные комнаты Гунста, затем, отыскав их, блуждаю по коридорам, устланным красным бобриком, и, наконец, стучу в дверь, на которой кнопкой приколота визитная карточка: «Иван Алексеевич Бунин».
— Заходите. Вы мне простите домашний мой вид?
На нем был бухарский халат. Он сидел в кресле перед коробкой с гильзами и набивал их табаком, рассыпанным по столу. Спокойные ледяные глаза внимательно меня оглядели. Он усадил меня в кресло рядом с собой и сказал:
— Читайте. Я слушаю.
Дрожа, я вынула тетрадь и принялась читать подряд, без остановки, о соловьях, о лилиях, о луне, о тоске, о любви, о чайках, о фиордах, о шхерах и камышах. Наконец Бунин меня остановил.
— Почему вы пишете про чаек? Вы их видели когда-нибудь вблизи? — спросил он.— Прожорливая, неуклюжая птица с коротким туловищем. Пахнет от нее рыбой. А вы пишете: одинокая, грустная чайка. Да еще с собой ее сравниваете. Ай-ай-ай,— покачал он головой,— нехорошо. Комнатное вранье.
— А у Бальмонта помните? — сказала я.— «Чайка, серая чайка, с печальными криками носится...»
— Бальмонт! — фыркнул Бунин и залился беззвучным хохотком: — Ну, этот с чайками запанибрата. Ему закон не писан.— Потом наклонился и, строго глядя в глаза: — Вот что, барышня, давайте условимся раз и навсегда — на Бальмонта не ссылаться. Графоманы — опасный народ, а у этого вместо головы на плечах — хризантема, да, да. К тому же он и талантлив, на беду вашу, и потому сугубо заразен. Берегитесь Бальмонта!
Раздраженно, невпопад щелкая машинкой, он разорвал две-три гильзы подряд, оттолкнул их в сторону, взял готовую папиросу и, закурив, откинулся в кресле. «Рассердился»,— подумала я. С минуту мы оба молчали.
— Все это я вам говорю потому, что вы молоды, дай вам бог здоровья, и с толку сбить вас ничего не стоит. Ну, скажите на милость, зачем вам чайки и их шхеры понадобились? Знаю, знаю,— он лукаво подмигнул,— это все суконный занавес на Камергерском колдует. Вот несчастье! Вы все в Москве им заколдованы, и старые и малые. А в деревне бывали? Нет? А заячьи следы на снегу видели? Трояшки? А как снег пахнет, знаете? Грозой пахнет, представьте себе.
— И арбузом,— вдруг выпалила я.
— Ого! — крикнул Бунин.— Браво, коллега! Арбузом? Это неплохо.
Он засмеялся, и мне вдруг стало весело, легко. Вероятно, и Бунину со мной стало проще. Из ящика письменного стола он вытащил коробочку с финиками и стал угощать меня. Финик я съела, а липкую косточку, похожую на чертов палец, зажала в кулаке, не зная, куда девать.
— Бросайте в пепельницу,— посоветовал Бунин и снова заговорил о стихах: — Вот вы пишете: «Жди меня на берегу фиорда». А какой он, этот фиорд, аллах его ведает. Ни вы, ни я его не видали, и потому стихотворение получилось тусклое, нарочное, без единой живой детали. Или вот это: «Бурей разбитая яхта». Простите, в бурю вашу не верю. Буря из пальца высосана. Ну, читайте дальше.
Я читала дальше и думала, как хорошо было бы, если бы я этого не написала.
— Погодите,— прервал вдруг Бунин,— погодите, как это у вас?
Выйду за околицу, Сяду на лужок, Под ногою колется Сжатый колосок.
— Это что же, босиком, значит? — спросил он деловито и, не получив ответа, воскликнул вдруг: — А на лужке откуда же колосок сжатый? Эх, барышня! Не жнут на лугу, а косят. Вот и проговорились. Вот и придумали.
Он хохотнул как-то уж слишком обидно. Мне стало жарко. Я чувствовала себя лгунишкой, пойманным врасплох.
«Сжечь,— решила я мгновенно,— сжечь все тетради».
А Бунин продолжал уже серьезным и благожелательным, как у доктора, голосом:
— Жить надо, вот что. И не в комнатах жить, а на сквознячке. Ну что вы знаете? Каковы ваши поэтические ресурсы? Книги, воображение, опять книги. А в сердце что? Да ровно ничего пока. Холодок, нетерпение. Бедно, бедно! Мало топлива стихам вашим. Это все жизнь выправит, погодите. Она подкинет жару. А сейчас... Скажите, вы наблюдательны? — спросил он вдруг.
Я не знала, что ответить.
— Жизнь,— продолжал Бунин,— это не так просто. Ведь она движется, светится, звучит, цветет, пахнет. Она меняется ежеминутно. Надо вглядываться в каждую мелочь, наблюдать, запоминать. Надо любопытствовать. Вы это умеете делать? Я это потому спрашиваю, что в вашем возрасте свойственно проходить мимо жизни. Глядеть поверх. В молодости мы все брезгливы не по чину. Сам грешен был. Знаю. Впрочем...— он улыбнулся,— если снег арбузом пахнет...
В передней, подавая мне шубку, он сказал на прощанье:
— Давайте мириться. Стихи у вас все-таки с корешком. Писать будете. Я потому и браню вас, дорогой коллега. А это — ваше сооружение? — Он подал мне башлык и пальцем качнул серебряную кисточку на нем.— Ох, хороша кисточка! — воскликнул он весело и опять засмеялся.
Я была взволнована. Я не соображала, надо ли обидеться или смеяться вместе с ним. Но жечь тетради я уже раздумала. Затянув башлык, я выбежала на лестницу.
— Берегитесь Бальмонта! — крикнул Бунин вдогонку".
Наталья Крандиевская-Толстая. Воспоминания.